– Вот мы и дома, – промолвил Николай Петрович, снимая картуз и

встряхивая волосами. – Главное, надо теперь поужинать и отдохнуть.

– Поесть действительно не худо, – заметил, потягиваясь, Базаров и

опустился на диван.

– Да, да, ужинать давайте, ужинать поскорее. – Николай Петрович без

всякой видимой причины потопал ногами. – Вот кстати и Прокофьич.

Вошел человек лет шестидесяти, беловолосый, худой и смуглый, в

коричневом фраке с медными пуговицами и в розовом платочке на шее. Он

осклабился, подошел к ручке к Аркадию и, поклонившись гостю, отступил к

двери и положил руки за спину.

– Вот он, Прокофьич, – начал Николай Петрович, – приехал к нам

наконец... Что? как ты его находишь?

– В лучшем виде-с, – проговорил старик и осклабился опять, но тотчас же

нахмурил свои густые брови. – На стол накрывать прикажете? – проговорил

он внушительно.

– Да, да, пожалуйста. Но не пройдёте ли вы сперва в вашу комнату,

Евгений Васильич?

– Нет, благодарствуйте, незачем. Прикажите только чемоданишко мой

туда стащить да вот эту одежонку, – прибавил он, снимая с себя свой

балахон.

– Очень хорошо. Прокофьич, возьми же их шинель. (Прокофьич, как бы с

недоумением, взял обеими руками базаровскую «одежонку» и, высоко

подняв её над головою, удалился на цыпочках.) А ты, Аркадий, пойдёшь к

себе на минутку?

– Да, надо почиститься, – отвечал Аркадий и направился было к дверям,

но в это мгновение вошел в гостиную человек среднего роста, одетый в

тёмный английский сьют, модный низенький галстух и лаковые

полусапожки, Павел Петрович Кирсанов. На вид ему было лет сорок пять:

его коротко остриженные седые волосы отливали тёмным блеском, как новое

серебро; лицо его, желчное, но без морщин, необыкновенно правильное и

чистое, словно выведенное тонким и лёгким резцом, являло следы красоты

замечательной; особенно хороши были светлые, чёрные, продолговатые

глаза. Весь облик Аркадиева дяди, изящный и породистый, сохранил

юношескую стройность и то стремление вверх, прочь от земли, которое

большею частью исчезает после двадцатых годов.

Павел Петрович вынул из кармана панталон свою красивую руку с

длинными розовыми ногтями, – руку, казавшуюся ещё красивей от снежной

белизны рукавчика, застёгнутого одиноким крупным опалом, и подал её

племяннику. Совершив предварительно европейское «shake hands», он три

раза, по-русски, поцеловался с ним, то есть три раза прикоснулся своими

душистыми усами до его щёк, и проговорил: «Добро пожаловать».

Николай Петрович представил его Базарову: Павел Петрович слегка

наклонил свой гибкий стан и слегка улыбнулся, но руки не подал и даже

положил её обратно в карман.

– Я уже думал, что вы не приедете сегодня, – заговорил он приятным

голосом, любезно покачиваясь, подёргивая плечами и показывая прекрасные

белые зубы. – Разве что на дороге случилось?

– Ничего не случилось, – отвечал Аркадий, – так, замешкались немного.

(И.С. Тургенев, «Отцы и дети».)